Восхитительно, о, как восхитительно это сладчайшее и бесконечное погружение. Она перестала быть собой и превратилась в море, и Кристи тоже, и все это стало единым, все преобразилось в бесконечное текучее наслаждение, плавно катящееся и дробящееся, грубое и нежное. Из непреодолимой бездны она услышала его обессиленные вздохи:

– О Боже, Боже…

Ее сознание возвращалось постепенно, фрагментами. Когда оно наконец восстановилось, она подумала, что очень может быть, что он говорил буквально: он молился.

У Кристи волосы покрывали все тело. Чудесные светлые волосы, мягкие, как у ребенка, словно легкий пух, покрывавший его руки, грудь, длинные красивые ноги. Единственные места без волос, которые Энни удалось найти после долгого изучения были его живот и ягодицы. И плечи вверху. И нежная кожа с внутренней стороны рук, куда она любила его целовать.

«Я хочу, чтобы наступило лето». Эта мысль пришла к ней совершенно неожиданно, когда она сидела на пятках, обнаженная, на кровати Кристи, глядя на него, пока он спал. Она видела яркую, четкую картину, как он, обнаженный, лежит на залитом солнцем некошеном лугу. Она увидела себя, стоящую рядом с ним на коленях – как сейчас – осыпающую его цветами. Она украшала его ромашками и лютиками, колокольчиками и незабудками. Она бы сделала корону из клевера и водрузила ему на голову. Воткнула бы наперстянку и алые цветки куриной слепоты между пальцами ног. Маленький букет вероники для пупка. А для его дароносицы что-нибудь самое особенное… А, придумала. Ну конечно. Анютины глазки.

Зевок пришел на смену легкой улыбке. Ложась рядом с ним, она накрыла его золотистое тело пледом и сама завернулась в него, вздыхая с облегчением. Через минуту она крепко спала. Ей снились цветы.

* * *

Он ушел всего на несколько минут. Он оставил ее крепко спящей: теплой, прелестной, манящей под кипы одеял.

Сейчас она казалась еще более соблазнительной. Он подбросил дров в огонь, комната нагрелась в его отсутствие, и она сбросила с себя одеяла. Он на цыпочках подобрался ближе, поставил поднос, который принес из кухни, на ночной столик и так осторожно опустился рядом с ней на кровать, что матрац не шелохнулся. Она была похожа на бегунью в профиль: лежала на боку, локти и колени согнуты под разными углами. Обнаженная бегунья. У него был соблазн провести пальцем вдоль длинного восхитительного изгиба ее позвоночника, но он удержался, боясь разбудить ее; ему хотелось смотреть на нее еще и еще. Все в ней было для него идеалом красоты, от золотисто-каштановых волос, ярких, как пламя, на подушке, до розовых пяток ее длинных, стройных ног. Пламя свечей играло на ее лилейной коже золотыми бликами, и он опять почувствовал ее неземную нежность, хотя не касался ее. Изгиб локтя скрывал верхнюю часть груди, а поднятое бедро прикрывало вьющееся гнездышко волос у нее между ног. Стыдливая поза, в некотором роде классическая. Если бы он писал ее портрет, он бы поубавил скромности. Свет он оставил бы как есть, но ее левую руку поднял бы на полдюйма, чтобы показался розовый сосок. Да. И еще он немного развернул бы зад – нарисовал бы его в три четверти, потому что… ну, просто потому. Он улыбнулся и не смог побороть искушения легко провести пальцами по левой ягодице. Она не пошевелилась. У нее были ямочки на пояснице, по обе стороны от позвоночника, как раз подходящего размера для его большого пальца. Он легко надавил на ямочку. Пальцы на ее правой ноге шевельнулись. Интересный рефлекс. Он снова попробовал, с тем же результатом. Он стал искать другие места, которые могли быть связаны, – может, лопатка и подбородок, кто знает? – но тут она открыла глаза, повернула голову и увидела его рядом с собой. Ее сонная легкая улыбка проникла ему прямо в сердце.

– Масло, – заявил он ей. – Определенно, масло. Даже во сне ты слишком красочна для акварели.

– Что?

Она запустила руку под его облачение и погладила по груди.

– Можно я напишу твой портрет, Энни?

Она сонно поморгала.

– Я думаю, ты подразумеваешь обнаженную натуру.

– Конечно.

– М-м-м. А тебя не отлучат от церкви или что-то в этом роде?

– Мы не покажем картину епископу. – Он сказал это с улыбкой, но на самом деле ему не хотелось шутить о последствиях своей связи с Энни, нравственных или профессиональных.

– Ты сможешь написать мой портрет, если разрешишь мне нарисовать твой, – решила она, переворачиваясь в кровати. – У меня лучше получается пером и тушью, и у меня есть идея картины в пасторальном стиле. Ты и вокруг цветы.

– Хорошо.

Ее глаза мерцали – лукаво, как ему показалось. Она потянула его за лацкан и усадила на кровать, чтобы они могли поцеловаться. Это был нежный, медленный, неспешный поцелуй, такой, каким обмениваются, как он думал, женатые люди, когда любят друг друга. Приятная мысль. Как он будет ждать год, а то и больше, чтобы жениться на ней? Ужасная мысль.

– Я умираю с голоду.

У нее была привычка придавать словам двойное значение, он уже знал это и сейчас внимательно взглянул на нее, но, судя по всему, она говорила буквально.

– Хорошо, – сказал он, – потому что я принес тебе пропитание.

Казалось, она была под сильным впечатлением.

– Есть ли у тебя недостатки, Кристи? Хоть какие-нибудь?

– Ты узнаешь о них, когда попробуешь то, что я приготовил.

Жареная свинина на больших кусках хлеба, с маслом и хреном, картофель, тушенный в сметане и разогретый на плите, немного салата из щавеля, который можно было круглый год собирать вдоль берегов реки, и старая бутылка «Шамбертена» из винного подвала его отца: хорошее оно или плохое, они выяснят вместе.

Они ели в постели, Энни надела одну из его сорочек и все время говорила, что все очень вкусно, что это – лучшая еда в ее жизни.

– Значит, у меня совсем нет недостатков? – поинтересовался он.

– Я ничего такого не нашла. Но они должны быть! У всех есть и у тебя тоже. И я собираюсь их разыскать. В течение следующих пятидесяти лет или около того.

Они поцеловались, словно чокнулись губами, и, улыбаясь, вернулись к еде.

– Зарабатываю я немного, – сказал Кристи погодя. – Я считаю дом викария своим домом, потому что я здесь родился и вырос, но на самом деле он не мой; он часть бенефициарного имущества и перейдет к следующему викарию после меня.

– Это хорошо, – сказала она беззаботно, – никто не скажет, что я вышла за тебя замуж из-за денег.

– Нет, но это могут сказать про меня.

– Чепуха. Из тех, кто тебя знает, Кристи, никому и в голову не придет ничего подобного. Ни на секунду.

Он не ответил, решив, что люди будут думать и, может быть, говорить много разного, если узнают об их связи. Но говорить ей об этом сейчас не имело смысла.

– Как бы там ни было, я думаю, ты станешь епископом через несколько лет, – беспечно заметила она, надкусывая одно из яблок, которые он принес на сладкое.